Неточные совпадения
Похвальный лист тотчас же пошел
по рукам
пьяных гостей, чему Катерина Ивановна не препятствовала, потому что в нем действительно было обозначено en toutes lettres, [полностью (фр.).] что она дочь надворного советника и кавалера, а следовательно, и в самом
деле почти полковничья дочь.
К довершению всего, мужики начали между собою ссориться: братья требовали
раздела, жены их не могли ужиться в одном доме; внезапно закипала драка, и все вдруг поднималось на ноги, как
по команде, все сбегалось перед крылечко конторы, лезло к барину, часто с избитыми рожами, в
пьяном виде, и требовало суда и расправы; возникал шум, вопль, бабий хныкающий визг вперемежку с мужскою бранью.
По дороге везде работали черные арестанты с непокрытой головой, прямо под солнцем, не думая прятаться в тень. Солдаты, не спуская с них глаз, держали заряженные ружья на втором взводе. В одном месте мы застали людей, которые ходили
по болотистому
дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул
пьяный человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
Отыскали покладистых старичков, те под
пьяную руку подмахнули за все общество уставную грамоту, и
дело пошло гулять
по всем мытарствам. Мастеровые и крестьяне всеми способами старались доказать неправильность составленной уставной грамоты и то, что общество совсем не уполномачивало подписывать ее каких-то сомнительных старичков. Так
дело и тянулось из года в год. Мужики нанимали адвокатов, посылали ходоков, спорили и шумели с мировым посредником, но из этого решительно ничего не выходило.
Томил его несколько вначале арест слуги, но скорая болезнь, а потом и смерть арестанта успокоили его, ибо умер тот,
по всей очевидности (рассуждал он тогда), не от ареста или испуга, а от простудной болезни, приобретенной именно во
дни его бегов, когда он, мертво
пьяный, валялся целую ночь на сырой земле.
Да, но он кричал
по трактирам, что убьет отца, а за два
дня, в тот вечер, когда написал свое
пьяное письмо, был тих и поссорился в трактире лишь с одним только купеческим приказчиком, „потому-де, что Карамазов не мог не поссориться“.
Конечно, и то правда, что, подписывая на
пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как,
по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе в том удовольствие; что же касается до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха
делу; но вы сами не будете спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
— Ну, теперь пойдут сряду три
дня дебоширствовать! того и гляди, деревню сожгут! И зачем только эти праздники сделаны! Ты смотри у меня! чтоб во дворе было спокойно!
по очереди «гулять» отпускай: сперва одну очередь, потом другую, а наконец и остальных. Будет с них и
по одному
дню… налопаются винища! Да девки чтоб отнюдь
пьяные не возвращались!
Этот страшный вопрос повторялся в течение
дня беспрерывно. По-видимому, несчастная даже в самые тяжелые минуты не забывала о дочери, и мысль, что единственное и страстно любимое детище обязывается жить с срамной и
пьяной матерью, удвоивала ее страдания. В трезвые промежутки она не раз настаивала, чтобы дочь, на время запоя, уходила к соседям, но последняя не соглашалась.
Так же безучастно смотрят, как сто лет назад смотрели на золотой герб Разумовских, на раззолоченные мундиры членов клуба в парадные
дни, на мчавшиеся
по ночам к цыганам
пьяные тройки гуляк…
Затем происходила умопомрачительная сцена прощания, слезы, скандалы. Уже многие из арестантов успели подвыпить, то и
дело буйство,
пьяные драки… Наконец конвою удается угомонить партию, выстроить ее и двинуть
по Владимирке в дальний путь.
Галактион действительно прервал всякие отношения с
пьяной запольской компанией, сидел дома и бывал только
по делу у Стабровского. Умный поляк долго приглядывался к молодому мельнику и кончил тем, что поверил в него. Стабровскому больше всего нравились в Галактионе его раскольничья сдержанность и простой, но здоровый русский ум.
То же самое и с Рисположенским,
пьяным приказным, занимающимся кляузами и делающим кое-что
по делам Большова: Самсон Силыч подсмеивается над тем, как его из суда выгнали, и очень сурово решает, что его надобно бы в Камчатку сослать.
— Да перестань,
пьяный ты человек! Верите ли, князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься,
по судебным искам ходить; в красноречие пустился и всё высоким слогом с детьми дома говорит. Пред мировыми судьями пять
дней тому назад говорил. И кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей у ней, всё ее достояние, себе присвоил, а этого же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за то, что пятьдесят рублей обещал ему дать…
Мы уже сказали выше, что Петр Васильич ужасно завидовал дикому счастью Мыльникова и громко роптал
по этому поводу. В самом
деле, почему богатство «прикачнулось» дураку, который пустит его
по ветру, а не ему, Петру Васильичу?.. Сколько одного страху наберется со своей скупкой хищнического золота, а прибыль вся Ястребову. Тут было о чем подумать… И Петр Васильич все думал и думал… Наконец он придумал, что было нужно сделать. Встретив как-то
пьяного Мыльникова на улице, он остановил его и слащаво заговорил...
Одни говорили, что беды никакой не будет, что только выкупаются, что холодная вода выгонит хмель, что везде мелко, что только около кухни в стари́це будет
по горло, но что они мастера плавать; а другие утверждали, что, стоя на берегу, хорошо растабарывать, что глубоких мест много, а в стари́це и с руками уйдешь; что одежа на них намокла, что этак и трезвый не выплывет, а
пьяные пойдут как ключ ко
дну.
А Добров ходил между тем
по разным избам и, везде выпивая, кричал на всю улицу каким-то уж нечленораздельным голосом. На другой
день его нашли в одном ручье мертвым; сначала его видели ехавшим с Александром Ивановичем в коляске и целовавшимся с ним, потом он брел через одно селение уже один-одинехонек и мертвецки
пьяный и, наконец, очутился в бочаге.
Но на другой же
день он уже ходил угрюмый. Когда он вышел утром за ворота, то увидел, что последние вымазаны дегтем. Значит,
по городу уже ходила «слава», так что если бы он и хотел скрыть свое «бесчестье», то это был бы только напрасный труд. Поэтому он приколотил жену, потом тестя и, пошатываясь как
пьяный, полез на верстак. Но от кабака все-таки воздержался.
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал в сладкие губы; помню тоже, что в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в
день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели на пол, махали руками, подражая движению веслами, пели «Вниз
по матушке
по Волге» и что я в это время думал о том, что этого вовсе не нужно было делать; помню еще, что я, лежа на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть
пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь в том же.
— А такое, что он, — принялся рассказывать камер-юнкер, —
по своему
делу подобрал было каких-то ложных свидетелей, из числа которых один
пьяный отставной поручик сегодня заявил генерал-губернатору, что он был уговорен и подкуплен вашим мужем показать, что он когда-то знал господина Тулузова и знал под этой самой фамилией.
Я после свадьбы на другой же
день, хоть и
пьяный, да от гостей убег; вырвался этто я и бегу: «Давай, говорю, сюда бездельника Фильку Морозова, — подавай его сюда, подлеца!» Кричу
по базару-то!
Мясистый друг несколько отшатывается назад, тупо глядит своими
пьяными глазами на самодовольного писаришку и вдруг, совершенно неожиданно, изо всей силы ударяет своим огромным кулаком
по маленькому лицу писаря. Тем и кончается дружба за целый
день. Милый друг без памяти летит под нары…
В одной из квартир жил закройщик лучшего портного в городе, тихий, скромный, нерусский человек. У него была маленькая, бездетная жена, которая
день и ночь читала книги. На шумном дворе, в домах, тесно набитых
пьяными людьми, эти двое жили невидимо и безмолвно, гостей не принимали, сами никуда не ходили, только
по праздникам в театр.
Через несколько
дней после того, как я поступил в мастерскую, мастер
по хоругвям, донской казак Капендюхин, красавец и силач, пришел
пьяный и, крепко сцепив зубы, прищурив сладкие, бабьи глаза, начал молча избивать всех железными кулаками. Невысокий и стройный, он метался
по мастерской, словно кот в погребе среди крыс; растерявшиеся люди прятались от него
по углам и оттуда кричали друг другу...
Мало-помалу стали распространяться и усиливаться слухи, что майор не только строгонек, как говорили прежде, но и жесток, что забравшись в свои деревни, особенно в Уфимскую, он пьет и развратничает, что там у него набрана уже своя компания, пьянствуя с которой, он доходит до неистовств всякого рода, что главная беда: в
пьяном виде немилосердно дерется безо всякого резону и что уже два-три человека пошли на тот свет от его побоев, что исправники и судьи обоих уездов, где находились его новые деревни, все на его стороне, что одних он задарил, других запоил, а всех запугал; что мелкие чиновники и дворяне перед ним дрожкой дрожат, потому что он всякого, кто осмеливался делать и говорить не
по нем, хватал середи бела
дня, сажал в погреба или овинные ямы и морил холодом и голодом на хлебе да на воде, а некоторых без церемонии дирал немилосердно какими-то кошками.
Она строго запретила сказывать о своем приезде и, узнав, что в новом доме, построенном уже несколько лет и
по какой-то странной причуде барина до сих пор не отделанном, есть одна жилая, особая комната, не занятая мастеровыми, в которой Михайла Максимович занимался хозяйственными счетами, — отправилась туда, чтоб провесть остаток ночи и поговорить на другой
день поутру с своим уже не
пьяным супругом.
Софи поговорила с немкой и наняла этот будуар; в этом будуаре было грязно, черно, сыро и чадно; дверь отворялась в холодный коридор,
по которому ползали какие-то дети, жалкие, оборванные, бледные, рыжие, с глазами, заплывшими золотухой; кругом все было битком набито
пьяными мастеровыми; лучшую квартиру в этом этаже занимали швеи; никогда не было,
по крайней мере
днем, заметно, чтоб они работали, но
по образу жизни видно было, что они далеки от крайности; кухарка, жившая у них, ежедневно раз пять бегала в полпивную с кувшином, у которого был отбит нос…
День промелькнул незаметно, а там загорелись разноцветные фонарики, и таинственная мгла покрыла «Розу». Гремел хор,
пьяный Спирька плясал вприсядку с Мелюдэ, целовал Гамма и вообще развернулся по-купечески.
Пьяный Гришук спал в саду. Бодрствовал один Фрей, попрежнему пил и попрежнему сосал свою трубочку. Была уже полночь, когда Спирька бросил на пол хору двадцать пять рублей, обругал ни за что Гамма и заявил, что хочет дышать воздухом.
В полиции, под Лефортовской каланчой, дежурный квартальный, расправившись с
пьяными мастеровыми, которых, наконец, усадили за решетки, составил протокол «о неизвестно кому принадлежащем младенце,
по видимости, мужского пола и нескольких
дней от рождения, найденном юнкером Гиляровским, остановившимся
по своей надобности в саду Лефортовского госпиталя и увидавшим оного младенца под кустом». Затем было написано постановление, и ребенка на извозчике немедленно отправили с мушкетером в воспитательный дом.
Пришло несколько офицерчиков, выскочивших на коротенький отпуск в Европу и обрадовавшихся случаю, конечно, осторожно и не выпуская из головы задней мысли о полковом командире, побаловаться с умными и немножко даже опасными людьми; прибежали двое жиденьких студентиков из Гейдельберга — один все презрительно оглядывался, другой хохотал судорожно… обоим было очень неловко; вслед за ними втерся французик, так называемый п' ти женом грязненький, бедненький, глупенький… он славился между своими товарищами, коммивояжерами, тем, что в него влюблялись русские графини, сам же он больше помышлял о даровом ужине; явился, наконец, Тит Биндасов, с виду шумный бурш, а в сущности, кулак и выжига,
по речам террорист,
по призванию квартальный, друг российских купчих и парижских лореток, лысый, беззубый,
пьяный; явился он весьма красный и дрянной, уверяя, что спустил последнюю копейку этому"шельмецу Беназету", а на
деле он выиграл шестнадцать гульденов…
Фома знал, что тетка не пустит отца, и снова засыпал под шум их голосов. Когда ж Игнат являлся
пьяный днем — его огромные лапы тотчас хватали сына, и с
пьяным, счастливым смехом отец носил Фому
по комнатам и спрашивал его...
Они не пошли в комнату, где собирались товарищи, а сели в общей зале в углу. Было много публики, но
пьяных не замечалось, хотя речи звучали громко и ясно, слышалось необычное возбуждение. Климков
по привычке начал вслушиваться в разговоры, а мысль о Саше, не покидая его, тихо развивалась в голове, ошеломлённой впечатлениями
дня, но освежаемой приливами едкой ненависти к шпиону и страха перед ним.
Прошла половина поста. Бешеный
день французского demi-careme [Полупоста, преполовение поста (франц.).] угасал среди
пьяных песен;
по улицам сновали
пьяные студенты,
пьяные блузники,
пьяные девочки. В погребках, ресторанах и во всяких таких местах были балы, на которых гризеты вознаграждали себя за трехнедельное demi-смирение. Париж бесился и
пьяный вспоминал свою утраченную свободу.
Дня через два она послала меня в Дубечню, и я был несказанно рад этому. Когда я шел на вокзал и потом сидел в вагоне, то смеялся без причины, и на меня смотрели как на
пьяного. Шел снег, и был мороз
по утрам, но дороги уже потемнели, и над ними, каркая, носились грачи.
Начался обычный кутеж наших
дней, кутеж без веселости и без увлечения, кутеж, сопровождающийся лишь непрерывным наполнением желудков, и без того уже переполненных. Сюзетта окончательно
опьянела. Сначала она пропела"L'amour — ce n'est que cela", [«Любовь — это вот что».] потом, постепенно возвышая температуру репертуара, достигла до «F……nous». Наконец,
по просьбе Беспортошного, разом выплюнула весь лексикон ругательных русских слов. Купеческий сын таращил на нее глаза и говорил...
Вначале даже радостно было: зашумел в становище народ, явилось
дело и забота, время побежало бездумно и быстро, но уже вскоре закружилась по-пьяному голова, стало дико, почти безумно. Жгли, убивали — кого, за что? Опять кого-то жгли и убивали: и уже отказывалась память принимать новые образы убитых, насытилась, жила старыми.
Из пребывания своего у Жегулева он вынес опыт, что без мужика долго не проживешь, а пожалуй, и страх перед мужиком, и для доброго имени совершил несколько нехитрых фокусов: в одном дружественном селе, на праздник, притворяясь
пьяным, с разными чувствительными словами, щеголяя, выбросил толстый бумажник на драку; и
по примеру воткинского Андрона добыл-таки волостного старшину и среди бела
дня, под хохот мужиков, выдрал его розгами.
Они поцеловались, и еще
по стакану выпили, и еще, и еще, и так весь штоф высушили. Не мог Костик нарадоваться, что этим
дело разъяснилось. Он все думал, что не имеет ли Прокудин какого умысла принять его не в половину, а на малую часть или не загадает ли ему какого
дела опасного. С радости все целовался
пьяный брат, продавши родную сестру за корысть, за прибытки.
— Было и еще. Когда объявили свободу вину, я опять не утерпел и за филантропию принялся. Проповедывал, что с вином следует обходиться умненько; сначала в
день одну рюмку выпивать, потом две рюмки, потом стакан, до тех пор, пока долговременный опыт не покажет, что
пьяному море
по колено. В то время кабатчики очень на меня за эту проповедь роптали.
По праздникам, вечерами, девки и молодухи ходили
по улице, распевая песни, открыв рты, как птенцы, и томно улыбались хмельными улыбками. Изот тоже улыбался, точно
пьяный, он похудел, глаза его провалились в темные ямы, лицо стало еще строже, красивей и — святей. Он целые
дни спал, являясь на улице только под вечер, озабоченный, тихо задумчивый. Кукушкин грубо, но ласково издевался над ним, а он, смущенно ухмыляясь, говорил...
В самой отдаленной и даже темной комнате, предназначенной собственно для хранения гардероба старухи, Юлия со слезами рассказала хозяйке все свое горькое житье-бытье с супругом, который,
по ее словам, был ни более ни менее, как
пьяный разбойник, который, конечно, на
днях убьет ее, и что она, только не желая огорчить папеньку, скрывала все это от него и от всех; но что теперь уже более не в состоянии, — и готова бежать хоть на край света и даже ехать к папеньке, но только не знает, как это сделать, потому что у ней нет ни копейки денег: мерзавец-муж обобрал у ней все ее состояние и промотал, и теперь у ней только брильянтовые серьги, фермуар и брошки, которые готова она кому-нибудь заложить, чтоб только уехать к отцу.
Изумруд
по чередованию
дней и
по особым звукам храпа знал, что это — Василий, молодой малый, которого лошади не любили за то, что он курил в конюшне вонючий табак, часто заходил в денники
пьяный, толкал коленом в живот, замахивался кулаком над глазами, грубо дергал за недоуздок и всегда кричал на лошадей ненатуральным, сиплым, угрожающим басом.
Владимир Сергеич побежал на крик. Он нашел Ипатова на берегу пруда; фонарь, повешенный на суку, ярко освещал седую голову старика. Он ломал руки и шатался как
пьяный; возле него женщина, лежа на траве, билась и рыдала; кругом суетились люди. Иван Ильич уже вошел
по колена в воду и щупал
дно шестом; кучер раздевался, дрожа всем телом; два человека тащили вдоль берега лодку; слышался резкий топот копыт
по улице деревни… Ветер несся с визгом, как бы силясь задуть фонари, а пруд плескал и шумел, чернея грозно.
Каркунов. Чего еще спрашиваешь? Аль ты свою службу забыл? У тебя ведь одно дело-то:
по ночам
пьяного дядю домой провожать.
Павел Павлович квартировал по-прежнему в номерах, но в номерах и спрашивать было нечего: «
по три
дня не ночует и не приходит, — рапортовала Марья Сысоевна, — а придет невзначай
пьяный, часу не пробудет и опять потащится; совсем растрепался».
Филицата. Ты у меня про Пустоплёсова-то спроси! У них вчера такая баталия была, что чудо. Сам-то
пьяный согрубил что-то жениху, так тот за ним
по всему дому не то с саблей, не то с палкой бегал, — уж не знаю хорошенько. Так все
дело и врозь.
— А я уж думал, что не придешь ты, — сказал старый нищий, обратив лицо к Бузыге, но не отрывая глаз от рук Акима. — Видел я тебя
днем в Березной…
пьяней вина… Ну, думаю, не придет вечером Бузыга. Куда ему… Х-ха! А
по тебе и не видно.
Степан без особого
дела бродил
по слободе, заходил к татарам и приценивался к лошадям, делая вид, что хочет выменять своего буланка. Иной раз он возвращался к ночи чуть-чуть навеселе, но не
пьяный. Вообще я присматривался к своим гостям и спрашивал себя с удивлением: неужели то, что мелькнуло передо мной в белую ночь на дальнем озере, — только моя фантазия?..
Он знал всех официантов
по именам, а также всех хористов и хористок из цыганского и русского хоров,
разделял все горести и радости заведения, одним своим присутствием и двумя-тремя словами улаживал недоразумения между администрацией ресторана и
пьяными посетителями и выпивал за ночь три бутылки шампанского — не больше и не меньше.
Почта из Петербурга приходит иногда через семь
дней, иногда через двадцать, а иногда и совсем не приходит, потому что везут ее длинным кружным путем, сначала на юг, на Москву, потом на восток, на Рыбинск, на пароходе, а зимою на лошадях и, наконец, тащат ее опять на север, двести верст
по лесам, болотам, косогорам и дырявым мостам,
пьяные, сонные, голодные, оборванные мерзлые ямщики.